Неточные совпадения
— Все… только говорите правду… только скорее… Видите ли, я много думала, стараясь объяснить, оправдать ваше поведение; может быть, вы боитесь препятствий со стороны моих родных… это ничего; когда они узнают… (ее
голос задрожал) я их упрошу. Или ваше
собственное положение… но знайте, что я всем могу пожертвовать для того, которого люблю… О, отвечайте скорее, сжальтесь… Вы меня не презираете, не правда ли?
Голос Аркадия дрожал сначала: он чувствовал себя великодушным, однако в то же время понимал, что читает нечто вроде наставления своему отцу; но звук
собственных речей сильно действует на человека, и Аркадий произнес последние слова твердо, даже с эффектом.
Торговая площадь не была разделена, и доходы с нее делились пропорционально между совладельцами. Каждый год, с общего согласия, установлялась такса с возов, лавок, трактиров и кабака, причем торговать в улицах и в
собственных усадьбах хотя и дозволялось, но под условием особенного и усиленного налога. При этих совещаниях матушке принадлежали две пятых
голоса, а остальные три пятых — прочим совладельцам. Очевидно, она всегда оставалась в меньшинстве.
Какой-то внутренний
голос говорил ей, что Галактион придет к ней непременно, придет против
собственной воли, злой, сумасшедший, жалкий и хороший, как всегда.
Об Нарышкиных имею известие от брата Петра из Прочного Окопа, — Нарышкин чуть было не задушил его, услышавши знакомый ему мой
голос. Родственно они приняли моего Петра, который на год отправился по
собственному желанию в экспедицию. Теперь они все в горах. Талызин уехал в Петербург и, кажется, не воротится, я этому очень рад. При нем я бы не поехал по приглашению Фонвизина.
Брат Петр на Кавказе; поехал по
собственному желанию на год в экспедицию. Недавно писал ко мне из Прочного Окопа, где приняли его Нарышкины с необыкновенною дружбою: добрый Мишель чуть не задушил его, услышав
голос, напоминающий меня. Теперь они все в горах, брат в отряде у Засса…
Потом ему представлялась несчастная, разбитая Полинька с ее разбитым
голосом и мягкими руками; потом ее медно-красный муж с циничными, дерзкими манерами и жестокостью; потом свой
собственный ребенок и, наконец, жена.
Когда все законные способы ограничения земской дерзости были исчерпаны, Родион Антоныч вкупе с Раисой Павловной решились нанести этому ненавистному учреждению самый роковой удар его же
собственным оружием: неисповедимыми путями в Ельниковское земское собрание большинство гласных были избраны заводские приспешники и клевреты управителя, поверенные, разная мелкая служащая сошка и, наконец, сам Родион Антоныч, который сразу организовал большинство
голосов в свою пользу.
— К вашим услугам, Владимир Ефимыч, — ответил Ромашов с фальшивой развязностью, но дрогнувшим
голосом. Он нагнулся, сорвал прошлогоднюю сухую коричневую былинку и стал рассеянно ее жевать. В то же время он пристально глядел, как в пуговицах на пальто Николаева отражалась его
собственная фигура, с узкой маленькой головкой и крошечными ножками, но безобразно раздутая в боках.
Быстро промелькнула в памяти Ромашова черная весенняя ночь, грязь, мокрый, скользкий плетень, к которому он прижался, и равнодушный
голос Степана из темноты: «Ходит, ходит каждый день…» Вспомнился ему и
собственный нестерпимый стыд. О, каких будущих блаженств не отдал бы теперь подпоручик за двугривенный, за один другривенный!
пел выразительно Веткин, и от звуков
собственного высокого и растроганного
голоса и от физического чувства общей гармонии хора в его добрых, глуповатых глазах стояли слезы. Арчаковский бережно вторил ему. Для того чтобы заставить свой
голос вибрировать, он двумя пальцами тряс себя за кадык. Осадчий густыми, тягучими нотами аккомпанировал хору, и казалось, что все остальные
голоса плавали, точно в темных волнах, в этих низких органных звуках.
— Я, милостивый государь, здешняя дворянка, — сказала она мне мягким
голосом, но не без чувства
собственного достоинства, — коллежская секретарша Марья Петровна Музовкина, и хотя не настоящая вдова, но по грехам моим и по воле божией вдовею вот уж двадцать пятый год…
Он редко обращает свою мысль к
голосу собственного рассудка,
собственной совести, и, напротив, чутко и беспокойно присматривается и прислушивается к афоризмам, исходящим из солидных сфер.
— Какие! — повторил Михайло Трофимыч ожесточенным
голосом. — А он что на то говорит? «Я-ста знать, говорит, не хочу того; а откуда, говорит, вы миллионы ваши нажили — это я знаю!» — «Миллионы, говорю, ваше высокородие, хоша бы и были у меня, так они нажиты
собственным моим трудом и попечением». — «Все ваши труды, говорит, в том только и были, что вы казну обворовывали!» Эко слово брякнул! Я и повыше его от особ не слыхал того.
Лизавета Александровна слушала снисходительно его иеремиады и утешала, как могла. Ей это было вовсе не противно, может быть, и потому, что в племяннике она все-таки находила сочувствие
собственному сердцу, слышала в его жалобах на любовь
голос не чуждых и ей страданий.
[Грудным
голосом, да! (ит.).] «Старик крепко постучал маленьким засохшим кулачком по
собственному жабо!
Берди-Пашу юнкера нельзя сказать чтобы любили, но они ценили его за примитивную татарскую справедливость, за
голос, за представительность и в особенности за неподражаемую красоту и лихость, с которыми он гарцевал перед батальоном на своей
собственной чистокровной белой арабской кобыле Кабардинке, которую сам Паша, со свойственной ему упрямостью, называл Кабардиновкой.
«“Ох, устала, ох, устала!” — припоминал он ее восклицания, ее слабый, надорванный
голос. Господи! Бросить ее теперь, а у ней восемь гривен; протянула свой портмоне, старенький, крошечный! Приехала места искать — ну что она понимает в местах, что они понимают в России? Ведь это как блажные дети, всё у них
собственные фантазии, ими же созданные; и сердится, бедная, зачем не похожа Россия на их иностранные мечтаньица! О несчастные, о невинные!.. И однако, в самом деле здесь холодно…»
Голос Иоанна был умерен, но взор его говорил, что он в сердце своем уже решил участь князя и что беда ожидает того, чей приговор окажется мягче его
собственного.
В деле управления вверенной мне гимназией я руководствуюсь
собственными моими наблюдениями и смею надеяться, что моя служебная опытность достаточна для того, чтобы с должною правильностью оценивать то, что я вижу и слышу, тем более, при том внимательном отношении к делу, которое я ставлю себе за непременное правило, — говорил Хрипач быстро и отчетливо, и
голос его раздавался сухо и ясно, подобно треску, издаваемому цинковыми прутьями, когда их сгибают.
— В клуб? — горько прошептала она. — Не в клуб вы едете, ветреник! В клубе некому дарить лошадей
собственного завода — да еще серых! Любимой моей масти. Да, да, легкомысленный человек, — прибавила она, возвысив
голос, — не в клуб вы едете. А ты, Paul, — продолжала она, вставая, — как тебе не стыдно? Кажется, не маленький. Вот теперь у меня голова заболела. Где Зоя, не знаешь?
«А как это ты, сударыня, — начал старик знакомым и страшным ей
голосом, — брата и невестку крысами стравила?» — «Виновата, батюшка, — смиренно отвечала Александра Степановна, у которой подогнулись колена и страх подавил ее
собственный бешеный нрав, — нарочно положила их в гостиной, да не догадалась полога повесить.
И Панауров стал объяснять, что такое рак. Он был специалистом по всем наукам и объяснял научно все, о чем бы ни зашла речь. Но объяснял он все как-то по-своему. У него была своя
собственная теория кровообращения, своя химия, своя астрономия. Говорил он медленно, мягко, убедительно и слова «вы не можете себе представить» произносил умоляющим
голосом, щурил глаза, томно вздыхал и улыбался милостиво, как король, и видно было, что он очень доволен собой и совсем не думает о том, что ему уже 50 лет.
Потугин обратился к Татьяне и начал беседовать с нею тихим и мягким
голосом, с ласковым выражением на слегка наклоненном лице; и она, к
собственному изумлению, отвечала ему легко и свободно; ей было приятно говорить с этим чужим, с незнакомцем, между тем как Литвинов по-прежнему сидел неподвижно, с тою же неподвижной и нехорошей улыбкой на губах.
Из этого следует, что, во-первых, ругательство и все бешенство его, хотя и неприятны, но не особенно страшны, и кто, убоявшись их, отступился бы от денег и подумал, что их уж и получить нельзя, тот поступил бы очень глупо; во-вторых, что напрасно было бы надеяться на исправление Дикого посредством каких-нибудь вразумлений, привычка дурить уж в нем так сильна, что он подчиняется ей даже вопреки
голосу собственного здравого смысла.
Старшая не могла говорить без восторга о живописи, потому что сама копировала головки en pastel [пастелью (франц.)]; средняя приходила почти в исступление при имени Моцарта, потому что разыгрывала на фортепианах его увертюры; а меньшая, которой удалось взять три урока у знаменитой певицы Мары, до того была чувствительна к
собственному своему
голосу, что не могла никогда промяукать до конца «ombra adorata» [»возлюбленная тень» (итал.)] без того, чтоб с ней не сделалось дурно.
— Что ж им торомошиться-то больше? — рассуждал он. — Слава богу, есть своя изба, хоть плохенькая, да
собственная, авось разместимся. — Он понизил
голос до тона глубокой убедительности и заговорил: — Я ведь еще как строил, так это предвидел, и там, помилуйте, вы посмотрите ведь, как я для них устроил. Ведь не чужие ж в самом деле, да, наконец, у них ведь и свое есть.
Хриплым
голосом подхватил песню Безматерных, раскачиваясь туловищем на обе стороны; подтянул ее своим фальшивым тенориком Синицын, даже доктор и тот что-то мычал себе под нос, хотя не мог правильно взять двух нот. Бучинский сидел в углу, верхом на табуретке, и тоже пел только свою
собственную хохлацкую песню...
— Я называю вещи их
собственными именами. Я часто завидую вам, вашему спокойствию и чистой совести; я завидую тому, что у вас есть… Ну, да это все равно! Нельзя и нельзя! — перебил он сам себя злым
голосом. — Не будем говорить об этом.
Я ненавидел резкий, не сомневающийся в себе звук его
голоса, обожание
собственных своих острот, которые у него выходили ужасно глупы, хотя он был и смел на язык; я ненавидел его красивое, но глупенькое лицо (на которое я бы, впрочем, променял с охотою свое умное) и развязно-офицерские приемы сороковых годов.
— И так как я желаю в сем деле, — продолжал, еще более возвысив
голос, Харлов, — должный порядок и законность соблюсти, то покорнейше прошу вашего сыночка, Дмитрия Семеновича, — вас я, сударыня, обеспокоивать не осмеливаюсь, — прошу оного сыночка, Дмитрия Семеновича, родственнику же моему Бычкову в прямой долг вменяю — при совершении формального акта и ввода во владение моих двух дочерей, Анны замужней и Евлампии девицы, присутствовать; который акт имеет быть в действие введен послезавтра, в двенадцатом часу дня, в
собственном моем имении Еськове, Козюлькине тож, при участии предержащих властей и чинов, кои уже суть приглашены.
— Если она точно неблагодарной дочерью окажется, — промолвил хриплым
голосом Харлов, — так мне, кажется, легче будет ее из
собственных рук убить!
— Это самое письмо и есть,
собственной рукой графа написанное, — продолжал губернатор таинственным
голосом. — Позвольте прочесть вам? — прибавил он.
— Благодарю вас за откровенность; я, признаться сказать… вы извините меня; теперь, конечно, прошлое дело, — я, признаться, как-то не решался… мало даже советовал… но, заметя ее
собственное желание… счел себя не вправе противоречить;
голос ее сердца в этом случае старше всех… у нее были прежде, даже и теперь много есть женихов — очень настоятельных искателей; но что ж делать? не нравятся…
Всех одолевало желание петь. Сашка, размякший от пива, от
собственной доброты и от той грубой радости, которую доставляла другим его музыка, готов был играть что угодно. И под звуки его скрипки охрипшие люди нескладными деревянными
голосами орали в один тон, глядя друг другу с бессмысленной серьезностью в глаза...
Звуки его
голоса были то густы, то резки, смотря по влиянию текущей минуты: когда он хотел говорить приятно, то начинал запинаться, и вдруг оканчивал едкой шуткой, чтоб скрыть
собственное смущение, — и в свете утверждали, что язык его зол и опасен… ибо свет не терпит в кругу своем ничего сильного, потрясающего, ничего, что бы могло обличить характер и волю: — свету нужны французские водевили и русская покорность чуждому мнению.
Он не красавец, но так не похож на других людей, что самые недостатки его, как редкость, невольно нравятся; какая душа блещет в его темных глазах! какой
голос!.. о! я безумная! ломаю себе голову над его характером и не могу растолковать
собственную страсть.
А другие бояре, не стоявшие на месте пространьне во время архиерейского служения, тоже подали
голос в пользу Византии, но уже отказываясь решительно от
собственного мнения в таком важном деле, а ссылаясь просто на авторитет Ольги.
— Слушаю-с, — отвечает он
голосом, необычно суровым. — Старуха Алена пришла: просится тоже помолиться, — прибавляет он, умилившись сердцем от
собственного удовольствия.
Плавильщиков, заметя, что дело идет плохо, вздумал поддержать пиесу и ободрить дебютантку усилением
собственной игры: он поднял на целую октаву свой и без того громкий
голос и недостаток внутреннего огня вознаграждал беспощадными криками и жестами; в порыве усердия он задел пальцем за свой парик, который взвился очень высоко вверх, был подхвачен им на лету и проворно надет на голову.
Красота Наташи с каждым мгновением сильнее и сильнее очаровывала Шатова; он, наконец, поддался непреодолимому влечению и устремил на девушку уже неотрывающиеся взоры и заговорил с нею, к
собственному его удивлению, весьма нетвердым
голосом и совсем не так складно и свободно, как он говаривал всегда.
Стол стоял в простенке между окон, за ним сидело трое: Григорий и Матрёна с товаркой — пожилой, высокой и худой женщиной с рябым лицом и добрыми серыми глазами. Звали её Фелицата Егоровна, она была девицей, дочерью коллежского асессора, и не могла пить чай на воде из больничного куба, а всегда кипятила самовар свой
собственный. Объявив всё это Орлову надорванным
голосом, она гостеприимно предложила ему сесть под окном и дышать вволю «настоящим небесным воздухом», а затем куда-то исчезла.
Против всего этого мы не думаем спорить; мы даже готовы прибавить, что во всех случаях, где нужно собирать
голоса и по ним узнавать общее мнение, в крестьянском сословии, вследствие его непривычки вести
собственные дела по своему
собственному желанию, оказывается гораздо больше бестолковщины, чем где-либо.
В комнатах с ним разговаривать неудобно, потому что он кричит, как на пожаре (
голос у него — фальцет, — осипший и надсаженный), тотчас же перебивает всякого, кто при нем заговорит, сам тараторит без умолку и ничего не слышит, кроме своих
собственных витиеватых фраз.
В минуты же просветления, когда он опять начинает яснее сознавать свою
собственную личность, он вспоминает о своих поползновениях на хитрость, ему мерещится строгий
голос старичка Антона Антоныча: «А что, и вы тоже собирались хитрить?» — и бледнеет, теряется, — и снова представляется ему образ его двойника, который бы из всего этого вывернулся, посеменив ножками, и еще сильнее растет раздражение г. Голядкина против такой подлой, зловредной личности…
Всякий, худо ли, хорошо ли, старается судить сам, пускать в ход
собственный разум, и теперь самый обыкновенный читатель не затруднится отозваться, вовсе не с чужого
голоса, — что, например, «Свои собаки» Островского — бесцветны и не новы, «Первая любовь» Тургенева — пошлость, «Полемические красоты» Чернышевского — нахальны до неприличия, и т. п.
После ужина был веселый и шумный разъезд, и заправлял им молодой помощник пристава. Все, и фейерверк, на который смотрел он из кустов, и экипажи, и люди казались ему чрезвычайно красивыми, и
собственный молодой
голос поражал его своею силою и звучностью. Судак был совсем пьян, острил, хохотал и даже пел Марсельезу, первые слова...
Вечерами, сначала нескончаемо-красными, потом нескончаемо-черными, — так поздно — красными! так рано — черными! — мать и Валерия, летом — Окою, осенью большой дорогой, сначала березовой, потом большою, в два
голоса — пели. Эти две враждующих природы сходились только в пении, не они сходились — их
голоса: негромкое, смущающееся быть большим контральто матери с превышающим
собственные возможности Валерииным сопрано.
Надобно вполне почувствовать, вполне усвоить себе то, что читаешь; вполне овладеть своими средствами, как то: чистотою произношения, управлением выработанного предварительно
голоса и, что всего важнее, управлением
собственными чувствами, мерою теплоты и одушевления… но я не хочу вдаваться в рассуждение об искусстве читать.
Толпа вскинула взгляды на молодецкую фигуру Полоярова, затем перевела их на жиденькие фигурки аристократиков, и несколько десятков
голосов завопили: «Вон! вон отсюда!» И аристократики удалились, впрочем, не без старания изобразить на лицах презрительную выдержку
собственного достоинства.